На даче семьи Рутберг растут 13 елок. Одну из них посадил Илья Григорьевич. «Она росла сильной, мощной, красивой, — говорит Юлия. — И когда папа болел, ему было уже совсем плохо, елка начала хиреть. Когда папа попал в реанимацию, деревце стало сохнуть. Не стало папы — не стало елки. У нас была пустота, мы два года не могли ничего посадить на это место. И вдруг едем по дороге, а я боковым зрением увидела маленькую елочку и поняла, что это она будет расти вместо той. И малышка прижилась. Наверное, папа подсказал».
«Счастье, что папа застал правнуков»
— Папа был поколения шестидесятников. И своих студентов он учил созидать, мыслить, писать, моделировать, фантазировать, создавать свои миры. Мне кажется, он намного опережал свое время. Его книги, учебники, методички по пантомиме очень помогут будущим поколениям. Ведь пантомиму используют и в хореографии, и в фигурном катании, и в драматическом театре. Но законы пантомимы почти нигде не преподаются. Так вот, папа положил свою жизнь на то, чтобы сформулировать эти законы. Он говорил, что пантомима — это философия движения, древнейшее искусство. Здесь нет языкового барьера. Отец дружил с Леонидом Енгибаровым, и для него была колоссальная потеря, когда не стало этого не просто фантастического клоуна и гениального мима, но потрясающего человека. Отец дружил и с Марселем Марсо.
— Юля, расскажите о вашей семье.
— Папин отец, мой дед Гриша, из крестьянской семьи, был строителем, прошел все войны. Бабушка Мириам — из Санкт-Петербурга, знала несколько языков, была прекрасным музыкантом. Папа окончил школу с серебряной медалью, Энергетический институт с красным дипломом и занимался в студенческих театрах. В 1958 году Альберт Аксельрод, Илья Рутберг и Марк Розовский основали Эстрадный театр МГУ «Наш дом». На их спектакли рвалась вся Москва. Сколько было на сцене молодых талантов: Александр Филиппенко, Михаил Филиппов, Геннадий Хазанов, Виктор Славкин. Музыку к спектаклям писал Максим Дунаевский.
«Наш дом» образовался практически одновременно с «Современником», они дышали одним воздухом. Мама и папа познакомились в студии «Наш дом», она преподавала игру на фортепьяно, пела. У нас был дом открытых дверей. По 10–20 человек могли сидеть до 8 утра, придумывать новые сценарии. При этом ели белый хлеб с кильками и чай с лимоном. Это было дико вкусно. Папа сделал впервые спектакль с цветомузыкой, но его закрыли. Потому что пантомима — «продажная девка». Это было время, когда по всему прошелся хрущевский бульдозер. Когда в 1969 году «Наш дом» закрыли, было такое ощущение, что его создателей лишили рук и ног. Было отчаяние, но не было места унынию. У Ролана Быкова есть замечательная книжка «Я побит — начну сначала!». Они не останавливались, они продолжали дело. Розовский создал свой театр, Аксельрод ушел в медицину, а папа ушел в педагогику, и именно в пантомиму.
— С каких лет вы помните папу?
— Папа был всегда, мир — это папа и мама. Он каждый вечер бежал домой, чтобы рассказывать мне сказки. Я заказывала: про колбасу и троллейбус, про варежки и корзинку. Папа немедленно все придумывал. Так же, как потом я уже своему сыну сочиняла небылицы. Родители воспитывали меня не наставлениями, а примером, разговорами, любовью.
И для моего сына дед был и остается любимейшим человеком. И какое счастье, что папа застал правнуков. Когда его не стало, Гришеньке, старшему правнуку, было два с половиной, а Николь только родилась и была совсем крохой. Как нам сказали, у папы было два волшебных билета, чтобы попасть в рай, — два правнука. Когда-то мы построили дом в Красных Холмах. И я очень рада, что папа провел там почти 6 лет. Это было обожаемое им место, у него был свой кабинет, библиотека. И когда он выходил на террасу, а кругом росли березы, он говорил: «Мой любимый Куинджи» или «Мой любимый Левитан». Мы и место именно это выбирали, потому что «Куинджи и Левитан». У нас было принято разговаривать образами. Папа обладал магией притяжения. Куда бы я с театром ни приезжала на гастроли, в любую страну, обязательно кто-то подходил узнать о его здоровье, передать подарок. Папа был человек-планета.
Иногда я думала, ну зачем в этом мире такой добрый, такой открытый, такой бессребреник? Ему нужны были только книги, живопись, музыка. По меркам сегодняшнего дня — никчемный человек. Но это не так. Молодым людям нужны гуру, которые могут направить, подтолкнуть, уберечь, охолонуть. Поговорив с папой, очень многие ребята не сделали ошибок. Он не умел завидовать, он умел радоваться за других, а это своеобразный нравственный критерий. Это философия шестидесятников. А мы (я, сын, внуки) — продолжаем философию папиной жизни. Например, у нас всегда говорили правду, в семье было запрещено врать. Потому что если вранье, то нельзя найти выход из положения.
кафедру пантомимы после смерти отца закрыли
— Детство проложило вам путь во взрослую жизнь, а именно — на сцену?
— Другого просто быть не могло. Тем более что я была к этому предрасположена, была лицедейкой, обезьянкой. Мне хотелось что-то создавать, находиться там, где рисуют, шьют костюмы, там, где мужчина может сыграть женщину, а женщина — мужчину. Мне хотелось жить цветной жизнью. В эпоху серого, коричневого и черного родители создавали мне цветную жизнь. В такой семье, как наша, другого быть не могло. И поэтому, когда папы не стало, я знала, что должна продолжить его дело.
Кафедру пантомимы и пластической культуры в Академии переподготовки работников искусства, культуры и туризма, которой заведовал отец, после его смерти закрыли. Я поняла, что просто не могу не заменить отца. Мне помог грандиозный Геннадий Григорьевич Дадамян, предложивший обрести новое место жительства в своей «Высшей школе деятелей сценических искусств». Мы сделали первый набор, сейчас уже была третья сессия, я — художественный руководитель курса.
— Ваш папа, наверное, был в быту неприспособленным?
— Да. А вот поставить палатку, сделать корабль мог. Он построил два катамарана и плавал на них. Он филигранно делал из дерева детали корабля. Все, к чему он прикасался, — играло, пело, танцевало. И эта походная жизнь тоже «сказка сказок»: палатка, баня на берегу реки, суп и каша на костре… Но хранительницей очага была мама. Папе так повезло, что он встретил маму! Она не просто соратник, друг, любимая, родившая ему дочку, безумно похожую на него. Мария Осиповна Кнебель, папин любимый педагог, говорила: «Наш Илюшенька — это Марк Шагал по крышам шагал». И папа всю жизнь шагал по крышам, а мама его возвращала на землю. Мама пекла потрясающие пироги, отменно готовила, феноменально вязала и при этом учила детей музыке.
— Как же на все это хватало времени?
— Когда у человека есть желание, он раздвигает сутки. И отец раздвигал сутки: снимался, преподавал, ставил спектакли, ездил на фестивали с Вячеславом Полуниным. Они дружили, и папа был для Полунина учителем, а он обожал Славу, очень высоко его ставил, считал гениальным клоуном и мимом. И я, и мой сын росли на Славиных спектаклях. Мы жили в коммунальной квартире: четыре ступеньки в подвал, а мне казалось, что мы жили во дворце! Говорят, родителей не выбирают, но я знаю, что я выбрала себе родителей, еще когда, наверное, была какой-то субстанцией (смеется). Наверное, и их брак совершился где-то там, на небесах.
«В последний миг он говорил: «Я выживу!»
— Родители были неразлучны до последнего дня?
— Самые тяжелые последние шесть лет, когда папа болел, мама стоически была рядом, ни на секунду не покинула этот пост и никогда ни на что не сетовала. Да и мы все были рядом: я, Гриша, студенты. Папа же до последнего преподавал. Его даже носили на стуле в аудиторию. А он смеялся и говорил: «Ну наконец-то! Я хоть в чем-то сравнялся с моей обожаемой Марией Осиповной Кнебель». Потому что, когда у Марии Осиповны была сломана шейка бедра, ее в ГИТИСе студенты носили на стуле.
Отец никогда не сдавался, у него всегда была безумная тяга к жизни. В самые последние мгновения говорил маме: «Васенька, я выживу». Он звал маму Василек. Я была Кутя (кутенок, щенок). И для студентов всегда находил верные, добрые слова, может, поэтому добрые дела прорастают и дают плоды. Тот «вишневый сад», который вырос из его студентов, не только цветет, но и плодоносит. Из его вишен делают вино, пекут пироги, варят варенье. Мы знаем огромное количество примеров, когда человек умирает, и все… Отца не ждет забвение, потому что у него есть ученики и продолжатели его дела. За два года, пока папы не стало, они открыли новые театры, как, например, в Казани Александр Фельдман — Казанский камерный театр SDVIG. Организованный Юрием Захаровым, Антоном Тарасенко и Полиной Карабчиковой Фестиваль пантомимы в Тюмени стал международным.
когда нет сил на сцене, я прошу его о помощи
— У вас нет ощущения, что папа где-то рядом?
— Знаете, как папа нам «помогал» с установкой памятника? Рабочие неправильно выложили бордюр, сдвинули не в ту сторону. А там стоял папин портрет под стеклом. Когда мы приехали, то увидели, что стекло лопнуло и трещины во все стороны. То есть папа кричал нам: «Не так, не так положили бордюр». Когда мы все это выяснили, я сказала ему: «Батя, успокойся, мы сейчас все сделаем, как надо».
Он и по жизни мне помогает. Я не просто в это верю, я это знаю: на спектаклях вытаскивает за уши. Когда нет сил на сцене, я прошу его о помощи. Знаю, что он смотрит на меня, что все видит, знаю, когда он недоволен мной. Объяснить это невозможно, это можно только почувствовать. Он в определенные моменты приходит во сне и к мамочке, и ко мне, и к Грише. Он не бросил нас, не отпустил, он нас сопровождает, бережет, сохраняет.
Папа был изумительный сын, великолепный брат, настоящий друг. Папа замечательный муж, умный и щедрый отец, чудесный дедушка. Выдающийся педагог, запоминающийся, ни на кого не похожий актер, режиссер со своим неповторимым видением. Пусть это будет нескромно, но о папе можно говорить только в превосходной степени. И это не только мое мнение.
— Если бы сейчас Илья Григорьевич оказался неожиданно за этим столиком, что бы вы ему сказали?
— Папа, я тебя так люблю…
Текст: Ирина Рудакова
Фото: PR
- 10 главных аксессуаров весны 2024
